Внимание! Читать лучше за пять минут до обеда! Это второй рассказ из цикла "Две недели без джинсов". Первый:
На мой взгляд, кухня — это то, что отличает один народ от другого. Конечно, другие различия в культурах никто не отменял, но кухня!.. Удивительные блюда, напитки, сервировка дают не меньше впечатлений и эмоций, чем любование памятниками архитектуры, пейзажами и наблюдение за людьми. Где бы я ни бывал, везде стараюсь попробовать что-нибудь экзотическое.
Опасно? О, да! Бывало, что значительную часть путешествия я проводил в позе орла в месте, предназначенном лишь для краткосрочного отдыха. Случалось, вытаскивал из чемодана таблетки от расстройства желудка или аллергии, клялся — ни-ни! — но каждый раз, когда приезжал в очередную страну и видел в меню нечто необыкновенное, в моей голове звучало весомое оправдание безрассудству: если не сейчас, ты не попробуешь этого никогда! Нячанг не стал исключением.
Прилетели мы ночью, а потому к утру готовы были сожрать что угодно. У лифта на стене висела табличка на трех языках — английском, китайском и еще каком-то, в котором с трудом угадывался русский. Она грозно предупреждала о недопустимости вкушения экзотического фрукта дуриана в номере отеля. Штраф — миллион донгов. Донги — это такие вьетнамские пластиковые деньги, с ними можно даже в море купаться. Ну, если в плавках есть карманы.
Мы пожали плечами — на наши рубли штраф приличный, но приемлемый, — и спустились с восемнадцатого этажа на второй, в столовую. Завтрак в отеле — европейско-нейтрально-никакой — не был рассчитан на ублажение вкусовых сосочков. Заморив червячка, мы покинули международную столовку и твердым шагом отправились на улицу, решительно намереваясь и поесть, и нарушить запрет о дуриане. Для русских любой запрет, что красная тряпка для быка. Ничто ни во мне, ни в моем напарнике по путешествиям не выдавало гурманов. Гурманство, как я себе представляю, — это симпатичная пухлость тела, выпяченные в предвкушении губы, жадный блеск в глазах при общей неторопливости движений к еде. А тут на набережную вывалились два поджарых, словно борзые, высоких черноволосых парня, похожих как две капли. Не удивительно, если учесть, что мы братья-погодки. Плечи развернуты, животы втянуты, ноги в шлепках в меру волосаты и длинны. Разве что блеск в глазах имеется, да и то не жадный, а голодный. Причины нашего поедания экзотики имеют глубокие социальные корни. Настолько глубокие, что назову лишь по одной. Надо сказать, что все мои романы, как правило, начинались с желания женщины вволю меня накормить. Я же, знавший аж два блюда из яиц и два из картошки, мнил себя знатоком кулинарии, потому воротил нос от сытной, но обычной еды, и лишь «новинки» разжигали во мне любовное пламя. Помню одну девушку с чудесным бюстом и тягой к корейским деликатесам… Впрочем, речь не об этом. У брата все проще, приземленнее. Жена готовит так себе, потому любая пища вне дома кажется ему экзотической.
Боже, какие запахи обрушились на нас из тысячи ресторанов, кафешек, забегаловок, киосков и просто лотков уличных торговцев, когда мы двумя «пищевыми девственниками» вышли под горячее солнце Нячанга! Источали аромат йода живые креветки, лангусты, диковинные рыбины в тесных аквариумах. Благоухали медом и цветами фруктовые ряды. Плыл острый, возбуждающий запах мяса во всем своем жарено-пареном разнообразии. Все пять чувств по-охотничьи поджали лапки. Уши прислушивались, как хрустит, вращаясь на огне, печеная кукуруза, скворчат в масле блинчики и какие-то местные «чебуреки». Пальцы поглаживали мимоходом плотные бочка манго и шершаво-клетчатые — «сахарного яблока». Глаза выхватывали то странные голубые соки, то длинные, словно гигантские огурцы, арбузы, то… — Дурианы! — заорал я. Прямо на асфальте, на тряпочке, по-купечески развалились запретные упитанные шипастые дурианы.
— Потом купим, — брат хладнокровно оттащил меня от прилавка, — не торопись. Вот те яйца, мельче перепелиных, не внушают доверия. А креветка в кляре вместе с хитином? Кошмар. Поймем масштаб и приценимся. Зазывала у морского кафе приветливо замахал руками. Меню вьетнамцы пишут везде: на стенах, на деревянных «раскладушках». Специальные, с красочными фотографиями меню-книжки лежат на столиках перед входами, рядом с мангалами, где томятся на вертелах крокодилы, от которых официанты то и дело отрезают порции для туристов. Эта кафешка облюбовала для меню окна. Мы вчитались. Нет, нас не смутили «жареные улитки Хыонг с лимонным соргом и перцем», оставили равнодушными «морские черенки Зыонг» и «волосатые мидии». «Падагрический лямбис» — вот что заставило нас ретироваться и искать другое место для гурманства. Согласитесь, свойства вышеупомянутого лямбиса, чем бы он не являлся, намекали на вечность.
Перекусив чем попало, накупавшись вдоволь в море, поплутав по узким улочкам и оголодавши до состояния нестояния, мы приземлились в симпатичном ресторане с совершенно вьетнамским названием «Армения». В нем были залы и под крышей, и под небом. Разделял их красиво оформленный диванами то ли природный, то ли искусственный ручей. Рассудив, что мы не римские патриции, чтобы вкушать пищу лежа на диване, мы заняли деревянный стол на четверых в открытом зале. Здесь была эстрадная площадка, на сцене голосил русский мужик, исполнял давно забытые в родной стране «хиты». На пятачке вяло танцевали плотно отужинавшие туристы. При этом зал казался почти пустым, настолько огромным он был. Симпатичная вьетнамка включила нам вентилятор — они тут у каждого столика, принесла меню. Чернильная ночь клубилась над нами легкими облачками, вентилятор обдувал ветерком, разгонял жару.
— Пора, — сказал я, строго глядя на брата. Он торжественно кивнул. Мы заказали четыре бутылки «Сайгона» — неплохого вьетнамского пива — и углубились в меню. Брат разрывался между страусиной отбивной и тушеным крокодилом, наконец заказал устрицы под сливочным соусом и лягушачьи бедрышки в кляре. Я же с удивлением обнаружил в меню борщ со сметаной и пельмени. Ну а что? Сии блюда во Вьетнаме — чем не экзотика? Принесли борщ и устрицы. Мы переглянулись. Дело в том, что тарелки иначе как тазиками не назовешь. В моем тазике с борщом одиноко белела капля сметаны. Вьетнамцы едят все: от жареных кузнечиков до зародышей утки, — но не употребляют сметану, не понимают, что это такое, а вот русские требуют, значит, надо. На плохом англо-русско-вьетнамском языке я объяснил официантке вопиющее несоответствие рецепту и попросил добавить хотя бы еще ложку. — И бутылку минералки! Холодной! — добавил брат. Он почти прикончил вкусных устриц, снисходительно поделившись со мной одной — самой маленькой. Вьетнамочка счастливо кивала. Позже я узнал, что тут не торопятся изучать языки и буквально читают по губам, угадывая желания заказчика.
Она притащила большой поднос с лягушкой, вернее, с бедрами, которые, прямо скажем, стройностью не отличались, горшок с пельменями, плошку со сметаной. — Минералку забыла, — посетовал брат. Я закинул сметану в борщ, надо сказать, приличный. Брат осторожно откусил кусок лягушачьего бедра, прожевал: — Как курица. Очень старая, но активная курица, без жиринки, — он почему-то посмотрел на мои пельмени и облизнулся. — Не факт, что они из привычного мяса, — вяло попробовал возразить я. Вяло, потому что сквозь борщ в тазике просвечивало донышко, и пельменей я уже не хотел, разве что пяток.
Снова подошла пожизненно-радостная официантка. Оказывается, она ничего не забыла: водрузила на стол кувшин со сметаной — пол-литра, не меньше — поближе ко мне. Ага, значит, первая маленькая плошка с оным продуктом предназначалась для пельменей. Поставила перед братом большую металлическую миску с колотым льдом. Горку ледяных катышков украшали щипцы.
— Это что, минералка? — брови брата уехали на лоб. — Я просил воды. Вьетнамочка весело залопотала. Я выловил из ее речи знакомые слова: «кен» и «нуотц», — что перевел как «мороженая вода». Мол, любые капризы за ваши деньги. — Все верно, ты заказывал холодную, ты ее и получил… Пришлось довольствоваться пивом. Мы покинули ресторан «Армения» с боксом, в который нам упаковали лягушек, мило обсыпанных заново зеленью и ломтиками огурцов…
Обильный ужин потребовал долгой прогулки по ночному Нячангу. На улицах еще вовсю торговали вкусностями и, соблазнившись, мы купили запеченного прямо в панцире лобстера. Я никогда не был против ночного перекуса, поскольку он не прибавлял ни капли жира нашим поджарым телам.
Возле отеля витал странный запах, будоража носы композицией хлорки, лекарств, тухлятины, гнили с примесью свежих анисовых нот. Ощущение, что тут был сход больных чем-то вьетнамцев, которые одновременно пукнули. Причина запаха обнаружилась сразу. На открытой веранде сидели девушки и ели дуриан. — Мы же дуриан хотели купить! — вспомнил я. — Завтра, — брат зажал нос и быстренько скрылся за стеклянными дверями отеля.
Утром солнце решило основательно поджарить туристов. Жара стояла такая, что все мысли о еде вызывали тошноту. Мы даже завтракать не стали, решив, что к обеду вполне созреем до лежащей в холодильнике лягушки. Хотелось пить, и только пить. Помня представление вьетнамцев о «холодной минералке», мы решили попробовать местные соки, вышли на набережную и остановились у незнакомого агрегата. С одной стороны машина обстругивала какие-то палки, перемалывала стебель-сердцевину, с другой из краника в подставленный стакан выливалась желтая пенная жидкость — сок сахарного тростника. Процесс завораживал. Продавщица кинула в стаканы лед, воткнула соломинки, с улыбкой протянула нам. Кисло-сладкий сок утолил жажду лишь отчасти. Мы пошли к морю в надежде полакомиться кокосом.
Кокосовые орехи разного размера и спелости в изобилии росли на пальмах. Я представил, как проворной обезьянкой карабкаюсь на дерево и… помотал головой, прогоняя видения. Слишком уж фантастической показалась большая белая безволосая «обезьяна» на хрупком стволике пальмы. Да и торговали кокосами на каждом метре побережья.
Сиеста. Вьетнамцы отдыхают, свернувшись калачиками там, где застала жара.
Мы прошли мимо дрыхнущего возле горы орехов мужика-торговца, мимо сонно клюющей носом девушки — чего беспокоить? Пусть спят люди. Наконец нашли активную еще бабушку. Пожилая мадам в шлепках на босу ногу, в черных лосинах, клетчатой теплой рубахе с длинными рукавами прикрывала поясницу пластиковой сумкой — там, наверное, были деньги, а голову — полосатой шляпой с широкими полями. На лице темные очки и маска. Мадам обрадовалась, кто б сомневался, появлению покупателей, вытащила из холодильника огромный, с голову, кокос. Дальше слабонервным и беременным лучше не читать.
Бабушка взяла нож с тупой рукояткой и длинным толстым шипастым лезвием. Такой ножик прямо просился под статью «запрещенное холодное оружие». Первым в списке. Тремя точными ударами, хекая, она нанесла ореху раны, несовместимые с жизнью. При этом пальцы ее невозмутимо придерживали кокос в миллиметрах от страшного лезвия. Я облился потом вовсе не от жары. Кажется, пальцев у бабушки уже четыре, а сейчас будет три! Я зажмурился. Обошлось. Рукояткой она поддела вырезанную треугольную часть, сунула трубочки с зонтиками и, слегка склонившись, протянула тяжелый кокос нам. Мы, впечатленные опасным действом, поклонились гораздо ниже, сели на лавочку, молча высосали прохладный освежающий напиток, почти не чувствуя вкуса. — Нет уж, ну их к черту, эти кокосы, — протянул брат. Я кивнул: кому ж хочется нести ответственность за отрубленные пальцы?
К обеду мы все-таки проголодались, вернулись в отель и достали бокс с лягушкой. Бедрышки под кляром приобрели сероватый оттенок. — Мы все делаем неправильно! — заявил брат. — Почему? — я с облегчением отложил вилку. — Искать настоящую вьетнамскую еду на набережной, где полным-полно туристов, глупо! — И что ты предлагаешь? —Я предлагаю отправиться туда, где не ступала нога белого человека. — А земноводное? — Лягушка подождет до вечера, — уверенность в голосе брата задушила мои сомнения на корню.
Часа три мы бродили по городу, пока не нашли район, где туристов не водилось. На нас откровенно пялились, шушукались за спинами, а кое-кто даже щелкал мобилками, снимая двух белых высоченных красавцев. Ну, надеюсь, что фоткали именно по этой причине. Скромный я, да. Наконец мы остановились у кафе, словно выдолбленном в каменном доме. Внутри прямоугольная комната со столиками. Сторона, выходящая на улицу, отсутствует. У входа жаряще-варящий прилавок и узкий мангал, где на решетке подрумянивались аппетитные кусочки. — Утка! — я помахал ладонью, словно флажком. — Думаешь, по-пекински? — Да хоть бы и по-нячанговски, попробовать стоит! — сказал я.
Немногочисленные посетители возбужденно переглядывались, как если бы мы смотрели исподтишка на двух великанов-орков, заскочивших перекусить в кафешку северного российского городка. Да, здесь кормили уткой в трех видах: гриль, вареная и вареная с супом. Мы хотели утку-гриль и поведали об этом хозяйке — пожилой, как и истязательница кокоса, женщине, естественно, улыбающейся. Напрасно. Хозяйка нас не понимала, а по губам читать не умела. Я тыкал в мангал, говоря «ту ко-ко-ко», она недоуменно протягивала кусок хлеба. Я показывал на суп, она застенчиво хихикала и водила рукой по банкам с соусами. Рядом с нею стояла малышка, разглядывала нас, распахнув во всю возможную ширь узкие от природы глазенки. — Отойди, — проворчал брат, — смотри на работу мастера и учись. Он присел, согнув ноги в коленях, расставил руки, захлопал ими, словно крыльями, и закудахтал. Наступила тишина, что само по себе для шумного Нячанга невообразимо. В распахнутый рот хозяйки чуть не залетела муха. Брат распрямился: — Вот этого — две порции, — он растопырил два пальца. Она уяснила! Брат торжественно поглядел на меня. — Кудах-кудах? — повторила хозяйка и нерешительно указала на противоположную сторону улицы, где действительно продавали кур. — Нет же! — чертыхнулся брат. — Какие тупые! Ну что тут непонятного? Я в обморок упаду от голода, пока получу эту грешную утку!
На наше счастье мимо шли две девчонки лет четырнадцати: длинные черные волосы с бантиками, синяя форма, белые гольфы, ранцы. Не близняшки, но одинаковые, как котята одного помета. Девчонки знали английский. Ну, как знали? Во всяком случае, мы пришли к общему мнению, что duck — это утка. Нам ее и принесли — одну на двоих. Слону дробина. Заказать вторую мы не решились. Эту-то съели с трудом, поскольку за каждым нашим движением следило множество пар глаз, сопровождая манипуляции без вилок — их тут попросту не было, только палочки — ехидными, так мне казалось, комментариями. Девчонки тоже остались, взяли себе суп, сели рядом и, делая вид, что не обращают на нас никакого внимания, весело защебетали.
Малышка смущала. Сунув палец в рот, она смотрела в упор. Я пожалел, что не захватил шоколадку «Аленка», для таких вот ситуаций и предназначенную. Порылся в карманах и дал малышке сверкающую десятирублевую монету. Дети во Вьетнаме скромные — она не взяла, поглядела на маму. Та снисходительно кивнула. Девчушка покраснела, схватила монетку и убежала, слава богу. Вкусная была утка, хоть и костлявая: ароматная, сочная, пряная, — так и таяла на языке. Жалко, мало! Наверное, долго еще вьетнамцы вспоминали двух русских парней, с чего-то изображающих — посреди белого дня! — то ли кур, то ли петухов.
Возле отеля разделывали дуриан. Покупательница — симпатичная вьетнамочка — держала наготове раскрытый целлофановый пакет. Внушительная группа туристов глазела, затаив дыхание. В прямом и переносном смысле. Продавщица вскрыла колючую «голову», разделила на половины. В каждой влажно сверкали сливочные доли «мозга». — На вкус он как заварной ванильный крем, — сказал знаток из туристов. Я сглотнул и нащупал в кармане донги. — Крем, да, похоже, — подтвердила женщина с купальным полотенцем через плечо, — только плотнее, как мягкий сыр с трюфелями. Я достал деньги. Продавщица подхватила щипцами лоснящиеся куски. Покупательница высокомерно посмотрела на иноземцев, завязала пакет и удалилась. К прилавку никто не поспешил. — От него отек Квинке запросто можно схлопотать, — скривился еще один турист-знаток. Я спрятал донги и поглядел на брата. — Дуриан, конечно, хорошо, — сказал он, — но не много ли для ночного перекуса? Еще успеем попробовать. Нас ждет лягушка!..
Она нас не ждала. Она тихо скончалась в холодильнике и уже благоухала почти как дуриан.
Дорога домой всегда почему-то кажется короче по времени, чем дорога от дома. Страшно довольные собой, мы везли на север корзину, наполненную рамбутанами, мангустинами, лонганом — драконьим глазом и питайей — драконьим сердцем. В багажнике самолета в наших чемоданах прохлаждались ананасы и манго — зеленые, желтые, красные. Чего только не попробовали мы во Вьетнаме: и бульон с черепахой, и мясо страуса, приправленное листьями лотоса, и знаменитый суп Фо — по мне, обычный суп с говядиной, лапшой, мятой и лаймом. Конечно, крокодила. Без счета омаров, крабов, креветок и устриц. Гребешков, приготовленных прямо в ракушках… Не скажу, что у нас в России нельзя купить что-то подобное, но вот так — свежак, по местным рецептам и очень дешево — невозможно. Брат ткнул вилкой бледный, почти прозрачный кусочек самолетной курицы, вздохнул: — А дуриан мы так и не попробовали. Это все ты виноват! Курица невежливо спланировала мне на джинсы.
Другие мои произведения в подборке © Алексей Ладо Буду рад вашим отзывам. писательство писательское мастерство как написать книгу начинающий писатель литература
